Терстеген. Трактат VII «Видимость и сущность благочестия»

Герхард Терсте́ген

«Путь Истины», трактат VII

ВИДИМОСТЬ И СУТЬ, ПУСТОЙ ОБЛИК И ПОДЛИННАЯ СИЛА
БЛАГОЧЕСТИЯ, ИЛИ СЛУЖЕНИЯ БОГУ

Они имеют вид (облик) благочестия, силы же его отреклись (2 Тим. 3, 5).

*     *     *

Предисловие переводчика

О времени происхождения настоящего трактата ничего неизвестно. Впервые он появился во втором издании «Пути истины» в 1750 году. Из § 1 явствует, что первоначально это был отзыв на некое присланное Терстегену сочинение. Что это за сочинение, книга ли это или рукопись – установить не удалось; очевидно только, что в нём шла речь о вопросах внутренней жизни.

Перед нами – один из наиболее глубоких, ярких и сильных текстов Герхарда Терстегена. Выдвинув в самом начале трактата исходный тезис, автор рассматривает его со всех возможных сторон, всё более и более углубляясь в него. Заканчивается это рассмотрение развёрнутой молитвой.

Как представляется переводчику, трактат должен быть весьма интересен православному читателю, поскольку в нём ярко выявляется различие между «аскетикой синергии», свойственной православной практике, и «аскетикой веры», о которой православные имеют очень малое представление. Это незнание играет главную роль в том, что сегодня именуется «проблемой расцерковления». Почему для многих православных христиан посты, правила, хождения в церковь и прочие труды благочестия перестают приносить плоды, как бы «не срабатывают»? Потому, – отвечает на это Терстеген в своём трактате, – что всё внимание подвизающегося христианина направлено на «аскетику синергии» («делай внешнее – придёт внутреннее»), а не на «аскетику веры» (дать в себе место Богу). Терстеген вовсе не отрицает внешнее делание; наоборот, его аскетические требования чрезвычайно высоки. Но он освещает христианскую жизнь под другим углом: всё – внутри, всё – в свободе и честности пред Богом, всё – в чаянии действования Божия и во внимании к этому действованию. Этого совсем нет в православной дидактике.

Несмотря на то, что всё, о чём пишет Терстеген, можно найти у св. отцов (правда, в разбросанном и фрагментарном виде), в нашей наличной церковной педагогике превалируют (если заострять тему) «торговые отношения» между человеком и Богом. «Я попощусь, помолюсь, потружусь, “поозлобляю себя” (термин св. Феофана Затворника), а Бог даст мне за это благодать»; «я дам кровь, а Ты, Боже, непременно дай мне Дух». Таким образом, «аскетика синергии» как бы «заставляет» Бога действовать так, как мы от Него ожидаем, и вере уже не остаётся места. Но Бог действует в пространстве веры, а не торговых отношений – следствием последних и является «расцерковление».

Не менее важная проблема усматривается из § 11-го. Терстеген здесь даёт практические советы, касающиеся той стороны внутреннего делания, которая почти неизвестна православным, и даже более того – пугает их. Речь идёт о «двусторонности» религиозной жизни. Говоря обще, если духовная жизнь не двусторонняя, то её нет вовсе, а вместо неё наличествует только её имитация. Внутренняя жизнь во Христе – это не только наше обращение к Нему, но и получение ответа от Него. Культуры же и педагогики такого личного, внутреннего ответа Бога на наше духовное делание в сегодняшнем православии (ни в богослужении, ни в пастырской практике) нет, хотя тот же св. Феофан Затворник очень выразительно писал, что если в нас нет ощущаемого нами богообщения, то мы стоим вне сути христианства (Начертание христианского нравоучения, М. 1895, стр. 34). Это обстоятельство тоже в немалой степени способствует «расцерковлению», когда христиане не получают в Церкви того, что должно составлять её суть – живого, «двустороннего» богообщения во Христе.

Данный трактат, корректируя однобокость «аскетики синергии», по убеждению переводчика, может принести большую духовную пользу всем, кто вникнет в него без узко-конфессиональных предубеждений, тем более что сам Терстеген писал свои сочинения таким образом, чтобы деноминационные различия оставались за скобками, и все христиане могли практически применить написанное, не выходя из границ своей церкви.

_________________

 

 Видимость и сущность благочестия

                

1. Поскольку у меня просят отзыва на присланное мне сочинение, то я отвечу кратко: всё, что не имеет своим источником и основанием внутреннюю жизнь и Самого Бога во Христе, должно именоваться только видимостью, и никак не сутью, или существом, служения Богу. – Из этого общего положения уже легко вывести всё прочее, что я могу сказать о данном предмете.

I

2. Во-первых, если в речах, делах, внешнем поведении и т. д. мы выставляем себя пред другими людьми иными, чем мы есть на самом деле (или чем хотим быть), как бы тонко и скрытно это не происходило, то мы уклоняемся от простоты во Христе (2 Кор. 11, 3). Такой образ жизни есть ложь, а не истина, или, говоря иначе, искусственность и притворство; видимость, а не суть, мерзость в очах Господа (Лк. 16, 15).

3. Не только то худо, когда мы представляем себя лучшими, чем мы есть. Не меньшим, а может быть, и гораздо большим злом и суетой является такой вид честолюбия, когда человек в словах, облике или каким-либо иным образом преувеличено и притворно выставляет себя хуже, беднее и несчастнее, чем он есть на самом деле (или и сам в это искренне верит).

4. Выше я намеренно употребил выражение «чем мы есть на самом деле, или чем хотим быть». Допустим, что человек зол, горд, гневлив, высокомерен и т. д., но от всего сердца стремится иметь противоположные сему добродетели. В силу этого он, по требованиям Закона Божия и своей совести, противостоит своим злым качествам и подавляет их, дабы они не прорывались наружу. И когда он так поступает, он не лицемерит и не притворяется (как раз он лицемерил бы, если бы, в то время как его сердце стремится к добру, а не к злу, он давал бы этим худым качествам проявляться). Однако если человек, подавляя в себе худое (например, гнев), по причине этого уверяет себя, что он уже сущностно обладает добродетелью кротости, или выставляет себя пред другими как образец кротости и смирения, – то он обманывает себя, имея видимость, но не суть, обличие, но не сущность сей добродетели.

5. О Господи! как глубоко вошли в падших людей лицемерие, притворство и желание делать вид! И как плохо мы видим сей порок в себе самих! Из-за непроглядной душевной тьмы и внутренней запутанности мы не замечаем, что́ у нас в сердце, ибо мы мало пребываем в себе самих, и ещё меньше – в Тебе… Научи же меня, Боже, Ты, Который столь близок мне как совне, так и внутри, чтобы всегда ходить мне пред очами Твоими в чистом свете Твоей истины, дабы я на всех своих жизненных путях действовал с Христовой простотой!

II 

6. Во-вторых, из нашего основного положения (§1) следует, что всякая деятельность, направленная на служение Богу, которая не имеет своим корнем и основанием истинное благоговение сердца и поклонение Богу в духе и истине (Ин. 4, 24), является не чем иным, как только видимостью, маской, личиной служения Богу, но вовсе не его сущностью и сутью.

7. Здесь нужно отметить и то, что излишнее принятие на себя внешних благочестивых занятий не приносит пользы, особенно для душ, внутренне жительствующих в духе, – потому что из-за этого легко ослабляется благоговение и утомляются внутренние силы. Учитывая сие, душа должна тем не менее стараться, чтобы те немногие и соразмерные со своим состоянием занятия этого рода, какие она имеет, она исполняла с тем бо́льшим благоговением и вниманием.

8. Впрочем, если в любом нашем внешнем служении Богу наличествует искреннее сердечное благоговение, тогда наши дела отнюдь не будут пустой и суетной видимостью, но будут угодны Ему, по мере нашего внутреннего состояния – особенно если мы ещё не достигли подлинного и всецелого поклонения Богу в духе и истине, ибо это не состоит во власти человека.

III 

9. В-третьих, из первоначального нашего тезиса вытекает следующее. Всякий свет познания Бога и божественных истин, который мы получили совне чрез то или иное посредство; или до которого мы сами дошли деятельностью нашего ума; или, если мы, восприняв от Бога в сердце и внутреннем разумении некий сущностный свет истины, передали его затем воображению и рассудку и от них составили себе те или иные представления, вывели из них следствия и заключения и достигли благодаря этим своим усилиям некоторое умножение познания (пусть это даже касалось бы духовнейших и внутреннейших путей христианства), – весь этот свет познания (каким бы он ни казался нам подлинным, прекрасным, воодушевительным и глубоким) на самом деле есть только облик, но не суть истины; некая искусственная вещь, дело наших рук, образное представление, к которому наше самолюбие склоняется порой больше, нежели к самому предмету. В лучшем случае это есть спекулятивная (рассудочная) истина – когда полученное нами сущностное познание отражается и предстаёт в зеркале воображения, и таким образом мы рассматриваем некий прекрасный предмет в зеркале, видим его отображение, но не его самого.

10. Сказанным я вовсе не хочу отвергнуть все внешние средства и достигаемое ими доброе познание, если всё таковое употребляется должным образом и в подобающее время, ибо так можно далеко зайти. Я лишь указываю на то, что между средством и целью, между отображением и сущностью наличествует значительная разница. Образ может представить нам сущность, или предмет, и побудить нас к тому, чтобы мы возлюбили его; средство может привести нас к цели, и без первого мы, может быть, никогда не дошли бы до последней. Пользоваться всем этим в своё время, в должном порядке и надлежащей мере – весьма полезно и похвально. Но останавливаться на этом и считать, что мы уже получили саму суть и достигли самой цели – это будет крайне неразумно и вредно.

11. Спекулятивное, или рассудочное познание является предметом нашего ума (или деятельного разумения). Есть различные виды такого познания, сообразно состоянию, в котором находится душа. Сущностное же и созерцательное познание есть предмет нашего чистого, или приимательного разумения[1]. Познание истины, происходящее от размышления – это более или менее напряжённая, трудная, охватывающая только те или иные частности деятельность ума, или рассудка (Actus reflexus); это познание никогда не имеет пред глазами сущностной истины, но лишь образ истины, как в зеркале. Созерцательное же познание – очень лёгкое, видящее всё непосредственно и прямо, в высшей степени простое дело внутреннего разумения, если только можно назвать делом (Actum) то, когда наше око видит и воспринимает свет. Кто имеет такое созерцательное познание, тот объемлет суть истины, по мере своего просвещения и благодати.

12. Ещё раз хочу подчеркнуть, что я отнюдь не отвергаю рассудочное познание как таковое. В конце концов, Сам Бог дал нам для него соответствующие силы – воображение и ум. Душе, ищущей Бога и Его истины, доброе рассуждение в своё время может иногда очень помочь и оказать большую поддержку. Да и просвещённые души никогда не смогли бы донести истину до других, если бы они в определённой мере не употребляли действующий ум, представляя людям суть вещей в более или менее о́бразном виде. То правда, что когда человек проходит путь очищения и страдания и вступает в состояние приимательности, всё прежде достигнутое рассудочное познание для него как бы упраздняется и преходит; цветки опадают там, где появляются плоды. Когда в сердце приходит сущность и истина является сама, то отражение в зеркале должно быть завешено, дабы взгляд не перескакивал с одного на другое. Но по прохождении этого пути, по Божьему благоволению, человеку время от времени вновь даётся зеркало рассудочности, только уже гораздо более чистое, прекрасное и живое. После того, как мы сами и наши душевные силы и их деятельность будут очищены, Бог дарует нам иногда некое послабление – Он как бы выводит нас прогуляться вовне, чтобы мы рассматривали Его образы и могли рассуждать о Нём; и потом вновь вводит нас вовнутрь, чтобы мы созерцали Его Самого, Первообраз и Сущность истины. И таким образом, входя и выходя за своим Пастырем (Ин. 10, 3; Откр. 14, 4), мы всюду обретаем пажить и насыщение.

Но тут надлежит хорошо внимать следующему:

1) чтобы душа, проводящая внутреннюю жизнь, не слишком долго и не слишком часто задерживалась на таковом внешнем действовании ума, и не всю себя предавала ему, наблюдая главным образом за тем, чтобы не сама она по собственному произволению бралась за сие, а Господь руководил ею;

2) чтобы душа не забывала время от времени, и как можно чаще, вовсе прекращать деятельность рассудка и образные размышления, дабы всецело предоставлять своё сердце чистым и приимательным Богу и сущностному свету Его истины. Иначе она подвергнется опасности неприметно утратить саму истину, разглядывая её образы и тени и принимая их за нечто сущностное.

IV 

13. В-четвёртых, из нашего начального всеобщего тезиса мы научаемся, что всякая добродетель, всякое благочестие и добрые дела, не проистекающие, как из внутреннего источника, из единения веры с Богом во Христе и не являющиеся плодом благодатного изменения сердца, не есть то, чем они именуются, но представляют собой только личину, искусственную видимость, облик, но не суть. Поистине, если всё таковое рассмотреть в свете Божием, то из-за нашей падшести и повреждённости нашей природы оно окажется скорее злом, нежели добром, «блестящими пороками», как говорил некто из отцов[2].

14. Этим я не хочу сказать, что всё, что не является совершенным добром, есть зло; или что человек не должен подвизаться в добродетелях прежде, чем он сможет совершить их безупречно, или пока он не удостоверится в действительном и полном благодатном изменении своего сердца. Если ищущая Бога душа делает добро, со всей искренностью намереваясь быть послушной Богу и угодить Ему, то это происходит не без благодати и вовсе не является худой и лицемерной видимостью – даже если душа и не достигла ещё всецелого изменения сердца, по каковой причине её добродетели не в чистоте проистекают из Христа. Она совершает делание добра потому, что ей предписывает это Закон Божий, и с помощью предваряющей благодати. Только нужно, чтобы она не почитала свои добродетели и свою верность в последовании Христу за нечто великое, поскольку на самом деле всё это является ещё очень человеческим и крайне недостаточным, будучи как бы некоей «пред-добродетелью», видимостью добродетели в сравнении с сущностной добродетелью, которую в своё время дарует душе Святой Дух. Также необходимо, чтобы душа не вменяла себе никаких своих дел, но погружалась со смиренным упованием в благодать, простираясь с внутренним воздыханием, верой и терпением к единению со Христом и ожидая в себе действия Его Духа. При этом совершенно не нужно и крайне вредно скрупулёзно, с малодушием и страхом, рассматривать все свои добрые действия. Пусть душа без смущения творит добро, как бы ни недостаточно оно было, в чаянии, что Господь очистит немощное, восполнит недостающее и соделает его совершенным (Евр. 13, 21). Никто не благ, как только один Бог (Мф. 19, 17).

V 

15. В-пятых, когда мы хотим напряжением своих сил, трудом или какими-либо действиями умертвить и искоренить в себе зло, грех и самолюбие, то такими усилиями (пусть и предпринимаемыми с самыми добрыми намерениями) зло не умерщвляется и не искореняется действительно или сущностно, но лишь по видимости. Иногда оно кажется умерщвлённым, но на деле это не так: оно только спит или глубоко прячется, чтобы потом явиться на свет стократ худшим и опасным. Существенное, глубинное искоренение и умерщвление зла в самых наших основах должен совершить в нас Бог; а мы должны это действие Божие страдательно[3] воспринять.

16. Но прежде сего надлежит быть и нашим усилиям. Мы обязаны, сообразно со своим состоянием и полученной благодатью, противиться злу, подавлять его в себе, отвращаться от него действием всей нашей воли и внутренне алкать и жаждать совершенного избавления от него чрез Иисуса Христа. Ах! да дастся Израилю помощь от Сиона, дабы Господь спас Свой пленённый народ (Пс. 13, 7)! При этом мы должны знать, что эти наши усилия будут самоотвержением (Мф. 16, 24), распинанием (Гал. 5, 24), умерщвлением (Кол. 3, 5) – но не подлинной смертью и не действительным умиранием падшей и самостной жизни, что́ есть исключительно Божие дело и свободная благодать, приобщение смерти Иисуса Христа. Однако же никто не умрёт со Христом, если не будет сораспинаться с Ним.

17. Так, Господи! всё, что только может именоваться подлинным благом, добродетелью и святостью, должно быть исключительно Твоим действием и свободным даром благодати. Sine tuo numine, nihil est in homine[4]. Моё сердце без Тебя и Твоей благодати не имеет никакой жизни, никакой силы, никакого блага. Как легко это сказать! но сколь драгоценно, когда человек научится сему – если только он хочет по-настоящему познать жизнь во Христе, а не иметь пустую видимость такого познания. О, как стремлюсь и желаю я достичь Твоею благодатью опытного уразумения сути и истины сей жизни! И тогда пусть все мои собственные дела и добродетели прейдут и исчезнут во мне, дабы в день испытания устояло и возвеличилось одно Твоё дело (1 Кор. 3, 11)! Только да не отступит от меня никогда Твоя благодать, дабы рука Твоя не отяготела на мне (Пс. 87, 8). Ибо без Тебя я не могу ничего (Ин. 15, 5), и сам я есть ничто (Пс. 38, 6), и не имею ничего, кроме падшести и грехов.

VI 

18. В-шестых, если всё то, что именуется «внутренней жизнью» (внутреннее благоговение, молитва и т. п.), не имеет в основе своей Духа Христова и подлинного отвержения себя самого и всего, что не есть Бог и Божие, а совершается нами только собственными усилиями и напряжением наших мыслей и чувств, – то всё таковое не есть сущность внутренней жизни, но пустой её облик и видимость, самообман и ложная «чистота сердца».

19. Вся тайна, вся суть истинной внутренней жизни заключается в одном – чтобы человек жил с Богом и пред Богом. Но это невозможно никому, кто не умрёт для самого себя и для мира сего. Прекрасно, когда человек, стремящийся к внутренней жизни, обуздывает и усмиряет свои чувства, не даёт своим мыслям (и прежде всего сердечным помыслам) рассеиваться и бродить по бесполезным вещам, время от времени удаляется в некое святое уединение пред Богом и старается во всём жить воздержно и строго. Однако нужно хорошо понимать, что благодаря одним таким действиям он никогда не станет внутренним человеком. Для этого прежде всего необходимо, с Божией помощью и Его силой, отвратить своё сердце, радость, желание и любовь от всего сотворённого и обратить их к Богу, безоговорочно и всецело предать свою волю в Его руки и в простоте искать во всём только того, чтобы устремляться к Богу и не отводить от Него взор. Всякий раз, когда человек искренне подвизается войти в такое состояние духа, ожидая при этом действия Божия, сущностно и на деле вводящего его в оное, – то это подвизание должно заключаться во внутрь-собирании, вне которого принуждать себя к благоговению и т. п. действием головы и силой напряжения своих помыслов будет и бесполезно, и вредно. Голова и всё прочее в своё время сами и без всяких усилий пойдут правильным путём, если только сердце и любовь будут предшествовать им.

20. Я не хочу сказать, что душа может обрести внутреннюю жизнь не прежде, чем она наперёд в совершенстве отречётся от себя и умрёт самой себе и всем вещам. Напротив – вышеупомянутое внутреннее обращение к Богу и пребывание с Ним является наилучшим, и, пожалуй, даже единственным средством для действительного духовного отрешения и умирания. Я лишь говорю, что душа так или иначе должна всей своей волей, всем своим существом искренне отстраняться от всего, что не есть Бог и Божие, дабы обратиться к Нему и войти в Него в своём сердце. Кто подвизается в этом, тот безопасен от всякого обольщения; и, внешне не делая ничего, он делает очень многое, пребывая с Богом таким образом.

VII 

21. В-седьмых, из нашего общего начального положения вытекает то, что если мы в своём внутреннем делании не представляем себя Богу со всей открытостью и честностью, предавая себя Ему в крайней, детской простоте и смирении, но неким образом тщимся предстать пред Ним иными, чем мы есть на самом деле и чем мы хотим быть, – то тогда мы обманываем себя, и всё наше делание в таком случае есть искусственная видимость, но не истина, личина, но не суть.

22. Я имею здесь в виду не только всех явных лицемеров, кои, притворяясь народом Божиим, приближаются к Нему устами своими, сердце же их далеко отстоит от Него (Мф. 15, 8). И среди благочестивых христиан нередко встречается некое тонкое двоедушие, когда в молитве и внутреннем делании они не с предельной честностью открывают пред Богом глуби́ны своих сердец, но пытаются прикрыть свою наготу каким-нибудь фиговым листочком. Ах, чрез сколько нужно человеку пройти, чтобы он поистине захотел обнажить себя пред Богом! Даже и самые искренние души могут иногда неосознанно (а на деле – по недостатку внимания к сему) представлять Богу в молитве не то, что в них есть и что они видят в себе, или поворачиваться к Нему как бы иной стороной, иными изгибами сердца, чем теми, в которых они пребывают в действительности. Нередко это происходит от так называемого «доброго мнения», когда человек ведёт себя с Богом так же, как с подобным себе человеком. Чтобы произвести на кого-либо хорошее впечатление, мы обращаемся к нему с теми словами, которые ему любезны, а не с иными; или являемся к нему в гости в том платье, которое ему приятнее видеть, а не в ином. Так и с Богом – в одно время душа неосознанно предстаёт пред Ним в одежде некоей добродетели или делания благочестия; в другой раз она хочет быть пред Ним совсем умаленной и нищей; в третий – явить Ему свою великую печаль и самоуничижение, и т. д. Если в такие состояния вводит нас благодать, то это хорошо. Но если мы хотим, чтобы это было нашим собственным деланием, а не чаянием действования Божия, то всё таковое будет подделкой, искусственной видимостью, а не сутью.

23. Чтобы открыть и исправить в себе эту ошибку и недостаток, не нужно – наоборот, это будет чрезвычайно вредно! – всё время скрупулёзно и боязливо копаться в себе, как бы рассматривая под увеличительным стеклом все и каждые свои внутренние движения. Нужно спокойно, без всякого опасения и траты на это сил, отставить такую скрупулёзность в сторону, а всё внимание обращать на то, чтобы в своём внутреннем делании не слишком действовать от самих себя, но больше взирать на Бога и больше думать о Нём, нежели о себе и своих делах; главным же образом на то, чтобы держать себя пред Богом совсем просто, безыскусно и чисто, такими, какие мы есть, и какими нас формирует и поставляет пред Собою Сам Бог.

24. О Боже! и как возможно, чтобы разумное создание, а наипаче верующая душа, представляла себя пред Твоими всевидящими очами не такой, какая она есть? Кто бы мог поверить сему – если бы сей печальный опыт не был столь широко распространён? Ах, злосчастная деятельность, предпринимаемая по падшести и самости, которая и ищущих со всей искренностью Бога душ заводит на такие пути, на коих они не могут и увидеть безумие всех этих искусственных и само-сочинённых вещей! Господи, избави от сего всех нас, и меня; озари нас ясным Твоим светом и Твоими праведными судами избави нас от всей этой тьмы и фальши наших сердец! Свяжи руки и ноги этого нашего падшего действования, рассеки нас до самых основ обоюдоострым мечом Твоего животворящего слова (Евр. 4, 12) и яви все внутреннейшие глубины наших душ открытыми и неприкровенными пред всеисцеляющим светом лица Твоего! Соделай нас тихими и невинными детьми пред Тобою; Сам придавай нам на всякое время ту форму и тот образ, в каких Ты хочешь видеть нас, доколе мы, восходя от славы в славу, всецело не уподобимся Тебе и не преобразимся в Твой истинный образ чрез Духа Твоего (2 Кор. 3, 18)! Аминь.

VIII

25. В-восьмых, если мы видим некое добро в других; или если мы читаем, слышим или каким-либо иным образом узнаём о том или ином добром свойстве или состоянии внутренней жизни, и на основании этого познания сами, без Божьего руководства и Его благодати, силимся усвоить себе такие состояния, проникнуть в них и как бы утвердить себя в них до того, как Сам Бог введёт нас в оные, – то мы будем иметь не истину и не суть сих благих состояний и свойств, но только их вид и облик.

26. Образ всего того, что человек с великим благоговением и горячим желанием воспринимает чрез ви́дение, слышание, чтение и размышление, с силой запечатлевается в его сердце. Образ, говорю я, – но не суть (если только одновременно вера, как внутренне-алчущее стремление духа, не объемлет саму сущность предмета). Отсюда происходит то, что душа, много и охотно обращающаяся между благочестивыми христианами, нередко неосознанно перенимает обороты их речи, действия, мнения и привычки – которые чаще всего вовсе не плохи; но в любом случае всё сие будет лишь наружно-воспринятым, искусственным обликом, если только душа вместе с внешним выражением добрых свойств не усваивает себе их суть.

27. Человек, читая о весьма возвышенных состояниях внутренней жизни, отличающихся от тех, в коих пребывает он, или о путях, которыми Бог его доселе ещё не водил, иногда может по своему понятию составить себе некое представление или образ того, о чём он прочитал. Если он с горячим желанием и благоговением прилежит сему чтению, то, как я уже сказал, прочитанное может показаться ему всаждённым и напечатленным в нём столь глубоко и живо, что он легко вообразит, будто он уже овладел сущностью предмета, в то время как это только лишь облик его. По этой причине ещё не умерший самому себе человек, или новоначальная душа, могут весьма повредить себе и впасть в обольщение, если они, скажем, захотят много читать о безмолвной молитве или высоких внутренних состояниях. Напротив, душа, удостоенная от Господа дара подобной молитвы (будь то в предначатии, будь то в более действенной мере) и седшая к ногам Его вместе с Марией (Лк. 10, 39), будет ввержена во многое разорение и ненужные скорби, если она в таком своём внутренне-благоговейном устроении примется за усердное чтение о деятельном благочестии. Тот, кто пребывает в состоянии сердечно вкушаемого богообщения, повредит себе, устремившись к богомыслию; и душа, будучи в мирном богомыслии, причинит себе великое смущение и расстройство, если она станет много читать или слушать о тяжких испытаниях и горьких страданиях на особых путях Божьего очищения.

28. Посему неполезно, чтобы душа, ещё не утвердившаяся в своём состоянии и на том пути, которым Богу угодно вести её, без меры читала всевозможные книги и обращалась с людьми разных направлений, какими бы прекрасными они ни были сами по себе. Душе надлежит держаться главным образом таких книг, и тех добрых христиан, которые способствуют ей к получению силы, помазания и благодати для благоговения и внутрь-собирания; которые разделяют с ней именно её духовное призвание и её путь; общение с которыми без принуждения и с отрадой ложится ей на сердце – благодаря чему душе в достаточной мере и даётся уразуметь, что (во всяком случае, в данное время) для неё предназначено именно такое общение. Хотя душа должна любить всех чад Божиих, и может обращаться с ними, равно как ей вовсе не запрещено читать и другие книги о внутренней жизни, – но хорошо, если всё таковое будет совершаться умеренно, без слишком сильных внутренних порывов, дабы дух не обеспокоивался сим, не колебался и не получал ложного направления. Идущий по незнакомому пути чрез пустыню не всегда может смотреть по сторонам и исследовать все прилегающие тропы, если он не хочет заблудиться.

IX 

29. В-девятых, если мы примем от Бога в духе то или иное внушение, вразумление, укрепление, утешение, услаждение, помазание, мир или ощутим иные действия Божией благодати, и захотим удержать или приумножить в себе сию благодать своими действиями (порой даже из самолюбия); или же если мы возжелаем пробудить в себе и возыметь какие-либо благодатные дары, коих мы не имеем, собственными усилиями, – то всё таковое будет искусственным деланием, которое только помешает и повредит нам. И даже если бы мы (по нашему мнению) и достигли сего, то всё это было бы только человеческим, но не Божьим; образом, видимостью, но не сутью.

30. Господи! научи меня жить в детской от Тебя зависимости, всецело предавшись Тебе, дабы я со смиренным благоговением принимал то, что Ты мне даёшь, но не желал бы ни получать, ни иметь того, что Ты не благоволишь дать мне! О, если б я мог быть в Твоей божественной деснице как мягкий воск, принимающий во всём только те формы и образы (и никакие иные), которые угодны Тебе, моему Мастеру, и которые Ты хочешь запечатлеть в нём! Я хочу быть таким, каким соделаешь меня Ты – и никаким другим. Я не хочу иметь то, что Ты мне не даёшь, или, дав, вновь изволишь забрать, – только бы мне упокоеваться в Тебе Самом и пребывать в святом Твоём благоволении!

X 

31. В-десятых: то, что действуется в духе, в самой глубине и основании души, то, что там совершается, переживается, узнаётся, вкушается, – только то, собственно, и представляет собой суть внутренней жизни, поскольку всё сие приходит непосредственно от Бога и действуется в благороднейшей и сущностнейшей части человека. Всё же прочее (то, что совершается в душевных силах, внутренних или внешних чувствах и т. д.), как бы полезно, необходимо и хорошо оно ни было в своём роде и в своё время, есть – в сравнении с первым – только образ, облачение подлинной жизни с Богом, но не её суть.

32. О, сколь добры и полезны, а порой и просто незаменимы бывают для нас по временам чувствуемые, ощущаемые нами божественные и благие утешения, радость, сладость, упоение и иные благодатные дары этого рода, дающиеся нам для того, чтобы вырвать нас из ложного услаждения греха и преходящего и мнимого веселья мира сего! Но именно эти же блага становятся для нас вредоносным препятствием на духовном пути, если мы угождаем в них самим себе и не истинно возводим их к Богу и как бы возвращаем их Ему; если мы хотим остановиться на них, и на этом радостном месте соорудить себе кущу (Мф. 17, 4); если мы воспринимаем их не всего лишь как дары Божии, но как Самого Бога, и почитаем наши радостные чувства от излияния на нас сих даров за действительное или сущностное единение с Богом. Это и есть – принимать образ за суть, цветок за плод; обнимать Лию вместо Рахили и рано радоваться тому, что кончились семь лет работы (Быт. 29, 25). Душевное может иметь некоторое сходство с тем, что подлинно духовно; но по сути это совсем не одно и то же.

XI 

33. Наконец, в-одиннадцатых, подытоживая наше рассмотрение, мы можем сказать, что всё наше внутреннее делание молитвы и служения Богу, внутрь-собирания, углубления и возвышения духа, пожертвования себя Богу, поклонения Ему, любви и т. д., насколько всё таковое совершается нами самими, своими силами, – кратко сказать: всё, что в нас не есть Бог и Божие дело, является (конечно, это нужно правильно понимать) всё равно чем-то искусственным, и только образом, но не сутью служения Богу.

34. Когда душа, пройдя путями смирения чрез многие испытания и искушения, будет достаточным образом очищена, и вследствие сего удостоится в глубине своей познания сущностного и чистого действия Божия, – тогда всё, что она делала, чувствовала и испытывала до того, станет для неё грубым, плотским, немощным и слабым – даже самые её внутреннейшие и чистейшие действования в сфере богообщения (хотя им несомненно содействовала благодать). Душа увидит всё своё искусственным, перемешанным, по-человечески недостаточествующим и недостойным. Однако вовсе не нужно отвергать этот прошлый опыт как нечто худое, или обесценивать его. Тем более нельзя этого делать по отношению к другим ищущим Бога душам, которые, быть может, не в состоянии испытать в себе столь чистое действование Божие. Человек, ощущающий его, уже не смотрит на вещи, насколько они хороши в своём роде и в своём месте, но оценивает их в сравнении с открывшейся ему возвышенностью и чистотой сущностного действования Божия, в свете которого, как уже сказано, всё прочее представляется ему совсем ничтожным и лишённым сути. Но это суждение, будучи добрым и правильным для такого человека, далеко не всегда полезно и хорошо для других.

35. Не достигшая сего душа не может даже и представить себе, как слабы, недостаточны и худы все наши собственные дела, когда они исходят от нас самих – даже если это касается наивнутреннейших и наидуховнейших вещей. Посему со всей настойчивостью нужно советовать внутреннему человеку, чтобы он учился в своём сообращении с Богом, во-первых, мало-помалу отступать от собственных грубых дел, блюсти субботу для Господа (Втор. 5, 12) и давать Ему действовать в себе Своим Духом, – а во-вторых, постепенно распознавать в себе опыт чистого действования Божия (когда у человека в глубине сердца пропадает стремление действовать самому и появляется свидетельствуемое миром Божиим желание внутренней приимательности) и всецело предавать себя действию Премудрости Божией, оставляя всякую заботу о себе.

36. Чтобы, однако, никто из не умертвивших в себе ветхого Адама не взял из вышесказанного повод к ложной свободе, нужно, с одной стороны, обратить внимание на то, что уже сказано в §§ 18–20; а с другой – руководствоваться следующим всеобщим правилом (если, конечно, Сам Бог не сделает из него исключения, проводя человека особыми путями испытаний и страданий), а именно:

1) когда Бог действует в нас, то нам надлежит умолкнуть, убезмолвиться и всецело представить себя Ему;

2) если мы не обнаруживаем в себе действования Божия, то мы должны, как сказано выше, ожидать и чаять оного пред лицем Его чрез святое субботствование и отстранение от всего.

В такое время ожидания неполезно полное безмолвие и бездействие. Здесь можно, и даже необходимо, совершать своё внутреннее делание, если благодать даёт нам свободу действовать. Делание наше должно быть сообразным нашему состоянию, совсем простым, сердечным, исполненным любви, тихим, кротким, в полном предании себя Богу, как пред Божьими очами. И мы всегда должны быть готовы по малейшему Его мановению, когда мы почувствуем Его действие, остановиться, убезмолвиться и предоставить место Ему.

XII

МОЛИТВА 

37. Господи Боже, единая, бесконечная и высочайшая Сущность, и даже Всесущность, и больше, чем Сущность! Достаточно Тебе со властью сказать: «Я есмь» (Исх. 3, 14), – и это будет столь безгранично и несомненно истинным, что не потребуется никакого подтверждения сим словам, исходящим из уст Твоих. «Я есмь, живу Я» (Втор. 32, 39-40).

38. Ей, аминь! Ты есть. Мой дух падает в прах пред Тобою, и вся внутренняя моя (Пс. 102, 1) приносит тебе сие исповедание – Ты есть. О, сколь блаженно и бесконечно ценно для меня, что Ты есть, и не можешь не быть! Сколь блажен я, что знаю, что Бог есть, и что я могу исповедать Его сущее бытие! Услышите сие, все творения (Пс. 48, 2) – Бог есть! Благодарю Тебя, Боже, что Ты есть! Высшее благо моё в том, что Ты есть, и что Ты таков, каков есть! Я предпочёл бы, чтоб не было меня, не было ничего, чем если бы не было Тебя!

39. Но что есмь я? и что есть всё? Каков я, и каково всё? Мы есть только потому, что есть Ты, и потому, что Ты хочешь, чтобы мы были – бедные, малые сущности, которые в сравнении с Тобой и Твоей Сущностью могут быть названы только тенью, обликом, и отнюдь не сущностью как таковой. Сущности всего исчезают пред Твоей Сущностью так же, как свет малой свечи исчезает в великом блеске солнца, так что света свечи никто не видит, как будто его и вовсе нет, ибо он преодолён и поглощён светом солнца. Ах, если бы Ты так преодолел и так поглотил меня! Это было бы истиной лица Твоего (Пс. 4, 7) и истиной моего облика. Твоё величие, моя малость; Твой преизбыточествующий свет, мой малый свет, а точнее говоря, тьма; Твоё чистейшее действование, мои столь недостаточествующие потуги… Твоё всё да превзойдёт и да угасит моё ничто!

40. Я есмь только некое обличие, жалкая тень, если Ты не будешь во мне, и я в Тебе (Ин. 15, 4), если Ты не будешь основанием и сущностью моего существа. Всё, что я знаю, всё, что я испытываю, есть только искусственная мёртвая мнимость, или некий смутный образ, неразличимая, мимопреходящая тень, если не Ты Сам просветишь меня, и если Ты Сам не дашь мне созерцать Тебя, о единственная сущностная Истина! Всё, что я ищу, что люблю, чем обладаю, есть только кажимость и тень, но не суть, если я не ищу Тебя Самого, не люблю Тебя Самого, не обладаю Тобою Самим, о единственное сущностное благо и радость, благобытие и слава души моей! Все мои дела, все движения и действования моих внутренних и внешних сил есть видимость, а не суть, если не Ты Сам будешь побудителем и движителем оных, о изначальная, единственно сущностная, благая и бесконечно плодоносная Жизнь!

41. Но что я говорю! Без Тебя я есмь не только лишь видимость и пустой облик, но и жалкое и мерзостное существо; и когда я действую сам по себе, то все мои дела, какими бы благими и святыми они ни казались, отвратительны, и более того – греховны пред лицом Твоим. Не только потому, что исходят они из меня, полностью проникнутого грехом и падшестью, но и потому, что я под всевозможными благовидными предлогами всегда и во всём ищу того, чтобы угодить самому себе и возвысить себя самого, и таким образом присваиваю себе честь, которая по высочайшему праву принадлежит только Тебе. О, богопротивная самость! Я ужасаюсь самому себе, когда рассматриваю себя пред ясным ликом Твоей чистоты. Я пропитан самостью; я есмь сама самость; все мои внешние и внутренние движения – самость; все мои (если они исходят от меня) добродетели – самость, и нечисты пред Тобою.

42. О, если бы Ты, мой Бог, мой Иисус, был во мне всем и действовал во мне всё, а я в своей самости мог бы больше не быть, и не иметь ни жизни, ни разума, ни воли, ни мыслей, ни единого душевного движения! Пусть, о Господи, навеки умолкнет и утихнет во мне то, что не Ты Сам говоришь и действуешь во мне, и что не есть Твоё! Займи всецело Собою то место, где ныне стою я, и твори во мне и чрез меня то, что Тебе благоугодно. Пусть моего «я» больше не будет, а только Ты будешь во мне всё во всём (1 Кор. 15, 28). Выведи меня таким образом из меня самого и из всего моего в Тебя, о мой Боже, моё начало и конец (Откр. 1, 8)! Тогда я не буду более пребывать в не-сущности и кажимости, но обрету суть и спасусь от всякого зла, к вечному прославлению имени Твоего. Аминь.

______________________

Примечания в квадратных скобках принадлежат переводчику.

[1] [См. прим. 16 к первому трактату.]

[2] [«Все добродетели язычников – только блестящие пороки»; фраза, приписываемая блаж. Августину. Цит. по: Лев Шестов. Сочинения в 2-х томах. Том 1. М., 1993, стр. 178.]

[3] [См. прим. 1.]

[4] [«Без Твоего воления человек беспомощен». Слова из средневекового гимна на праздник Пятидесятницы «Veni, Sancte Spiritus».]

Первоначально опубликовано: http://archive.bogoslov.ru/persons/5089899/index.html 

Print Friendly, PDF & Email
comments powered by HyperComments

Вам может также понравиться...

НаверхНаверх